Холдинг Богданова • Victor City

В холдинге состоят - Наше Радио, Best FM, Ру.ФМ, Rock FM, (Ультра).


Бывший прогдир Нашего, Максимума - про Платона Еленина, попсу, Радио, "загнивание режима"

"Одна гос-дуда"
http://www.radioportal.ru/articles/12042/odna-gos-duda
Михаил Козырев

Программный директор «Радио «Максимум» (сентябрь 1994–май 1998), генеральный продюсер радиостанции «Наше Радио 101.7 FM» и радиостанции «ULTRA 100.5 FM» (август 1998–февраль 2005)

Карьера одного из самых харизматичных радийных людей в стране началась благодаря Калифорнии. Не будь ее в биографии Михаила Козырева, вряд ли он получил бы предложение заняться созданием радио «Максимум». Потом были радио «Ультра» и «Наше радио», которые перевернули представления о том, каким должно быть радио и, успешно эксплуатируя создаваемый образ, стали культовыми для поколения российской молодежи.

О том, почему он никогда не впускал политику в радиоэфир, о нежелании называть свое главное достижение, а также о том, чем прекрасны Борис Березовский и Сергей Шнуров, в интервью Slon.ru рассказал ведущий радио «Серебряный дождь» и продюсер телеканала Дождь Михаил Козырев.

– Что вы считаете самым главным проектом в вашей жизни? Помимо того, что будет?

– Как вы быка за рога... Сейчас...

У меня нет такого постоянного ощущения, что главное, что я уже сделал, – это та или иная радиостанция, радиопрограмма или проект. Это дьявольский соблазн – выбирать из числа того, что ты сделал, какой-то проект, обреченный остаться во времени. Это – то же самое, что из детей своих выбирать любимого. Они все у тебя любимые. И нельзя говорить и показывать людям, что вот эта младшенькая – она и есть твоя фея и волшебница.

В данный момент мне кажется, что с точки зрения эффективности, пользы и какого-то конкретного принесения помощи, – это проект «Маленький принц», который мы сделали для фонда Чулпан Хаматовой «Подари жизнь». Мы организовали, на мой взгляд, исключительно достойный концерт в Михайловском театре в мае 2010 года, где каждая рок-звезда исполняла песню вместе с больным ребенком. На сцене появилось фантастическое созвездие актеров и музыкантов. Не думаю, что какая-либо другая причина – фестиваль радиостанции или новогодняя программа телеканала – могла бы собрать воедино таких артистов: Алиса Фрейндлих, Марина Неелова, Леонид Ярмольник, Сергей Гармаш, Олег Басилашвили, Лия Ахеджакова, Юрий Шевчук, Владимир Шахрин, Андрей Макаревич, Слава Бутусов, Илья Лагутенко, Диана Арбенина… Я вообще склонен считать, что благотворительность реально происходит только там, где, во-первых, во главе процесса есть человек, которому ты абсолютно доверяешь, веришь в искренность посыла. И, во-вторых, там, где есть четкая, конкретная цель, – например, достать деньги на лекарство больным раком крови детям. Или достать деньги, недостающие для строительства центра для лечения этих детей. Или собрать деньги на покупку диагностического прибора для ядерно-магнитного резонанса. Вот когда есть конкретная сумма, которая публично обозначена, и еще во главе этого стоит абсолютный подвижник, как Чулпан Хаматова или Артур Смольянинов, – то всё не зря.


Мне кажется, что мы сделали достойную и правильную вещь. Опять-таки, истинные акценты расставит только время, я судить об этом не могу.

– Но, если говорить о медийном опыте... Может, это «Наше радио»?

– Понятия не имею. На одной чаше весов – радио «Максимум», на другой – «Наше радио», на третьей – радио «Ультра», а на четвертой – программа «Мишанина» на «Серебряном дожде», где мы за пять лет представили в эфире такое количество высочайшего калибра гостей, которое я не осилил за годы работы ни на одной другой своей радиостанции. Я не мечтал таких гостей представить в своей программе: от Йоко Оно до Эдварда Радзинского, от Игги Попа до Яна Гиллана, от Петрушевской до Мишеля Уэльбека.

Опять-таки, только время расставит все по своим местам.

Думаю, заслуга «Нашего радио» – «right place, right time», в нужное время в нужном месте. Я думаю, так нужно оценивать и заслуги радио «Максимум». Это была станция, которая противопоставила массовой поп-культуре, пропагандируемой в то время «Европой Плюс», свежую, прогрессивную культуру, идущую на шаг впереди.

МУЗЫКА БОЛЬШЕВИСТСКИХ ДЕТЕЙ

– Как это для вас началось? Вы приехали из Калифорнии в Москву, правильно?

– Началось это, конечно, в Калифорнии, я пошел в Pomona College, тут же запал на K-ROQ – станцию, которая являла собой абсолютный оазис нон-конформистского гранджа. Даже в условиях прогрессивного эфира Лос-Анджелеса лучше K-ROQ не было вообще ничего. Когда ты слушал эту станцию, ты просто чувствовал себя на вершине земного шара. K-ROQ работал так: если ты вдруг замечаешь логотип на автомобиле или значок на куртке, или просто пересекаешься с человеком взглядом, ты тут же понимаешь, что ты с ним одной крови. Там были превосходные диджеи, они резко отличались от массовой поп-индустрии – тем, что ставили песни с интонацией, в которой сквозило: «Чувак, ну мы-то с тобой понимаем, о чем речь. Мне же ничего не надо объяснять?» Там были люди, которых звали восхитительными именами Джед де Фиш (Джед-Рыба) или Майк де Клаун (Майк-Клоун). И они говорили: «OK, guys, this is a new track of Alice in chains. Chеck it out, you know what you think about. And let me know about, here is K-ROQ». Все, мир переворачивался наизнанку. Это была станция, которая вскрывала эфир треками Red Hot Chili Peppers, Nirvana, Smashing Pumpkins, Pearl Jam, Alice in Chains. Это был абсолютный взрыв сознания. И ты мечтал о том, чтобы быть таким же крутым.

Станция, которая была у нас в колледже, называлась KSPC (PC – потому что Pomona College). Это была студенческая альтернативная радиостанция – то, чего в России еще нет, к сожалению. Я там вел свое первое шоу – «Музыка большевистских детей и бабушек» (Music of the Bolshevik Kids and Babushkas). Я играл им кучу всякого «Аквариума», «Браво» Жанны Агузаровой, «Кино», «Альянс», в общем, прекрасную байду на русском языке. И при этом между песнями объяснял, чем Жириновский отличается от Ельцина, а один путч – от другого. Делал это исключительно для англоязычной аудитории, русскоязычных слушателей не было. И за все время мне позвонил только раз армянин с бензоколонки, который сказал: «Слушай, мне так нравится, что ты говоришь, скажи, как там в Армении, да?» А я понятия не имел, как там в Армении.

– И вот вы такой весь из себя калифорнийский приезжаете в Москву, а там – разгар лихих 90-х.

– Меня находят американцы, которые совместно с «Московскими новостями» хотят сделать радиостанцию. Они говорят: «Чувак, ты работал на американском радио, ты можешь быть программным директором». Я им говорю, что, несмотря на то, что я работал на американском радио, я не могу быть программным директором. Они говорят: «Послушай...»

– Ты единственный в стране человек, кто это делал...

– Мы тебя всему научим, главное – начать. Ты работал в Америке на радио, это уже нормально. Здесь таких нет.

В этот момент я решил попробовать и начал всему учиться.

– Чего хотели владельцы?

– У них не было определенной четкой стратегии, что нужно делать, чтоб отличаться от других. Это время было, в котором на FM-диапазоне было ничтожное количество станций, две–три. И доминировала «Европа Плюс».

В первые же месяцы работы я предложил следующее: если «Европа Плюс» – массово-популярное универсальное поп-радио, то давайте просто не конкурировать с ними на этом поле. Мы будем модным столичным радио. Создадим вокруг себя такую ауру, что слушать нас – правильно, стильно, это как будто быть «на шаг впереди». Мы придумали несколько слоганов, типа «Радио двух столиц», «Радио Максимум. Хит за хитом», и стали программировать эфир, опережая «Европу Плюс». Поставили на фундаментальные величины, такие как Depeche Mode, Pet Shop Boys, Red Hot Chilly Peppers, Smashing Pumpkins и Nirvana. И параллельно вскрыли пласт русской рок-музыки, которая вообще не была востребована на радио, ее нигде не играли – «Чайф», ДДТ, «Кино», «Алиса», «Аквариум» и «Наутилус Помпилиус».

Первым делом мы запустили «Утренних жаворонков» – Костю Михайлова и Олю Максимову, которые разрушили все каноны приличия на радио, жгли на полную катушку, разыгрывали слушателей, не стеснялись давать свои субъективные оценки песен и событий. Их приколы «Жаворонки на проводе» расходились на аудиокассетах. Потом дали максимум эфира Саше Абрахимову и Рите Митрофановой – с абсолютно парадоксальным, не мейнстримовым чувством юмора, которое она сохраняет до сих пор. Рита – самый талантливый радиодиджей, с которым мне доводилось работать. Александр Ф. Скляр вел у нас великолепную программу «Учитесь плавать», она была абсолютно экстремальной, не массовой. С другой стороны, была стильная танцевальная программа «Танцевальная академия», которую вёл DJ Фонарь, Володя Фонарёв. Леша Никитин, басист группы «Ва-Банкъ», начал вести программу «Давай», посвященную русскому року. У нас в эфире были Саша Нуждин и Андрей Иванов (он же – группа «Триплекс»), оба стали «иконами» танцевальной культуры 90-х.

У меня было несколько непреложных правил для диджеев, которых я лично обучал вести эфир. Первое правило – никаких уменьшительно-ласкательных суффиксов. Они не имели права произносить слова «песенка» или «минуточку». У нас категорически не было фраз типа «Секундочку, сейчас у нас будет звоночек». Во-вторых, они обязаны были категорически избегать этой тупой попсовой интонации неоправданного ничем оптимизма. «Дамы и господа, сегодня такая прекрасная погода за окном, и у меня тоже хорошее настроение, а в этой связи послушаем песенку...» – вот так звучало радио в начале 90-х, и оно до сих пор так звучит.

Думаю, что у «Европы Плюс» этот стандарт национальной «развлекухи» был создан не без влияния Юрия Аксюты, который руководил станцией долгие годы, а сейчас руководит музыкальным вещанием «Первого канала». У ведущих поп-станций была задача – связать любой ценой одну песню с другой. То есть, если предыдущая песня была, например, группы Scorpions, а следующая – Криса де Бурга, то диджей произносил что-то вроде: «Это была песня «Ветер перемен», как он нежданно-негаданно дует в нашей жизни. Бывало, идешь по улице, и он треплет подол платья прекрасной девушки, которая идет перед тобой. Может быть, это платье красного цвета? Крис де Бург, Lady in Red». Вот такая белиберда. Я категорически запретил это делать. У нас диджеи вели эфир так, что между строк читалось, что круто, а что не круто, и не надо было лишний раз это повторять. Поэтому слушать «Максимум» в 90-е годы означало так же принадлежать к кругу избранных, как читать журнал ОМ и ходить в клуб «Титаник». Это были три стороны треугольника крутизны.

БЕРЕЗОВСКИЙ И МЭРДОК

– Вы как-то говорили, что когда создавали «Ультру», думали, что выстрелит она. Но выстрелило «Наше радио», что вы на это не рассчитывали. Почему так?

– Я надеялся на то, что есть потребность в станции с жестким, невероятно концентрированным, энергичным гранжем – жестким западным стилем. Но по тестам, которые мы делали для того, чтобы определить, какую станцию запускать первой, выяснилось, что людям не хватает еще одной станции с русскоязычной музыкой. Поэтому первой станцией мы запустили «Наше радио».

«Ультра» была следом. Она быстро стала очень популярной в узких кругах. Она была абсолютно четко ориентирована на молодежь, мы точно знали, кто ее целевая аудитория. И все промо-компании мы проводили фокусно. Мы напечатали стикеры, которые нельзя было расклеивать, – не было официального разрешения властей, и мы говорили в эфире: «Зайди на станцию, возьми стикер, ты знаешь, что с ним делать». Все заходили, забирали пачки наклеек и лепили стикеры по всему городу. Через три месяца все метро было уклеено логотипом «Ультра». Потом мы сделали стикер с надписью: «Прекрати слушать эту х#рню! Мама». И слово «х#рня» было заклеено надписью «Ультра». Этот стикер вызвал еще одну волну популярности. Но станция, которая играет музыку типа Offspring, Nirvana и Rammstein, будет пользоваться успехом только у специфической категории населения.

– Вам довелось пообщаться и с Борисом Березовским, и с Рупертом Мэрдоком. Как это было для вас? Как их можно сравнить?

– Меня пригласили в новый холдинг, я подошел к этому с чистого листа. Мне нужно было быть уверенным в том, что никто меня не будет заставлять заниматься политикой. Я просто и внятно объяснил: если что я и умею делать, то – радио, ориентированное на молодежь. Поэтому мухи – отдельно, котлеты – отдельно: я нужен для того, чтобы станция зарабатывала деньги. Я не буду проводником никаких политических кампаний или стратегических подспудных пиар-влияний. Мне нужно было услышать это из первых уст. И, как только мне произнесли предложение, я сказал, что хочу встретиться и с тем, и с другим учредителем. Мне это быстро организовали.

Я встретился с Борисом Абрамовичем, объяснил ему, что меня беспокоит. Он мне со свойственной быстротой ума тут же ответил (изображает): «Мишенька, секундочку, Вы же понимаете, что любое средство массовой информации – это уже политика?» Я сказал, что не согласен, и мы сорок минут проговорили на эту тему. Разговор закончился его «Хорошо, давайте пока останемся на этих позициях». Он принял то, о чем я его просил – чтобы все политические кампании осуществлялись без нашего радиохолдинга. И сколько лет я с ним работал, ни разу он не нарушил этого условия. Если он когда бы то ни было звонил по поводу «Нашего радио», это был либо восторг по поводу новой песни группы «Сплин», либо просьба послушать какую-то песню, которую он где-то слышал. Оставляя за собой как владелец право финального решения по всем спорным вопросам, он при этом ни разу не настоял на включении какой-либо песни в эфир. Что, в общем-то, для владельца любого СМИ уникально, и вызывает исключительное уважение.

Что касается Мэрдока, то я с ним познакомился, прилетев в Нью-Йорк. Был ему представлен, он был в компании с женой, превосходной восточной красавицей, которая явно имела на него определяющее влияние в ту пору. Мэрдок показался мне человеком, который не рассматривает тебя как абстрактную картинку какого-то невнятного сотрудника с другого конца земного шара. Он врубался в тему, знал, с кем встречается, он конкретно мне, Мише Козыреву, жал руку, спрашивал меня о том, что и как. И самое сильное впечатление на меня произвело то, каким взглядом он смотрел на кожаные джинсы своей жены. Он таким влюбленным тогда казался, что остальное его интересовало чуть меньше. Как показала жизнь, она оказалась его спутницей не только в личной жизни, но и в бизнесе, и исключительно успешной.

– Общение и с тем, и с другим было приятным?

– Абсолютно. При том, что за Борисом Абрамовичем вообще давно волочится искусственно создаваемый образ демона, дьявола и человека исключительно низких убеждений. Могу вам совершенно искренне сказать о своем опыте, как человек, который общается с ним уже больше десяти лет. Березовский – невероятный, талантливейший, влюбленный в жизнь, одаренный человек фантастической энергии, с которым каждая минута пребывания рядом доставляет невероятное наслаждение.

Что касается Мэрдока, я не могу судить о его личных качествах, потому что общался с ним в общей сложности пару раз. Очевидно было, что он – апологет авторитарного взгляда на вещи, при этом четко сознающего, что доллар останавливается в его кабинете. Мы не знаем, кто стоит во главе компании Disney или ВВС, но весь мир знает, кто руководит компанией News Corporation. Все знают Руперта Мэрдока. Его особенность в том, что он считает любое СМИ продолжением личности того человека, который его придумал и стоит во главе. Если вдуматься в этот принцип, то понятно, что наш «Первый канал», который есть в нашей стране, – это продолжение Кости Эрнста. И как только он уйдёт, это будет другой канал. «Рен ТВ», которое мы знали, было каналом Лесневских. В тот момент, когда они оттуда ушли, это прекратило быть телевидением Лесневских. Я – сторонник того же подхода.

– И, получается, что Березовский следил не только за своими политическими активами, но слушал даже ваш эфир?

– Ему ничто человеческое не чуждо. Вы не представляете: люди, которые имеют такое количество политики в своей жизни, мечтают расслабиться и отдохнуть от нее. Березовскому всё было интересно. Он участвовал в выпуске первого альбома Земфиры, принимал принципиальное решение о том, что первый релиз, который выйдет на нашем лейбле, будет ДДТ («Мир номер ноль»). Он принимал решение по тому, запускать ли фестиваль «Нашествие», переносить ли этот фестиваль в студию после того, как прогремели взрывы на фестивале «Крылья» в 2003-м году. Он принимал решение, делать ли марафон «SOSтрадание» по Беслану и делать ли «Кинопробы» в память Виктора Цоя.

– И этим не мешал, как обычно делают владельцы?

– Никогда. Он всегда внимательно выслушивал аргументы. Задавал вопросы, типа, почему я считаю, что группа «Ленинград» – это реальное явление искусства? Я объяснял, пересылал треки или завозил диск. Уже став взрывом в эфире, группа «Ленинград» была приглашена на наш корпоратив в ресторан «Прага». Что, к сожалению, закончилось неприятно, поскольку в какой-то момент саксофонист группы «Ленинград» решил помочиться в вазу. Вечеринка была сильно нарушена этим ходом событий. Ко мне тогда прибежала главный бухгалтер: «Там идут переговоры с нашими главными клиентами, а человек писает в вазу». Это был прекрасный музыкант Ромеро. Охрана его вывела. Я подошел к Шнуру: «Серега, они у тебя совсем, что ли, упыри?» «Миха, – сказал он, – зато вечеринка запомнится». Так оно и оказалось.

– А как вы смотрите на нынешних медийных владельцев?

– Никак. Я их мало знаю. Система владения масс-медиа частными лицами практически уничтожена. В тот момент, когда Гусинского заперли на три дня и отобрали у него НТВ, равно как и в тот момент, когда к Березовскому приехал Абрамович, и сказал: «Продай ОРТ, вот цена, и никаких переговоров не будет», все перешло в руки государства. Мы сейчас существуем в системе того, что семь главных каналов в стране принадлежит государству, в той или иной степени. Или друзьям государства, или попутчикам государства, или одноклассникам государства, или тренерам государства по дзюдо и горным лыжам. Нечего рыть. Не на что рассчитывать. Свет в конце тоннеля не предвидится. Одна гос-дуда, в которую все дудят. Ни на какую свежую музыку, волну или ветер мы рассчитывать не можем. Единственный проблеск надежды – в словах президента Медведева, который сказал, что государство не должно быть «владельцем заводов, газет, пароходов». Правда, там не было сказано «телеканалов» или «радиостанций»! Может, мы «проканаем» с газетами…

– Вы не разочаровались?

–Я считаю – делай что должно, и будь, что будет. Тебе же жизнь дается один-единственный раз, другой не будет. Есть отпущенное тебе время, которое можно прожить так, «чтобы не было мучительно больно…». Стоит надеяться на то, что рано или поздно твой труд найдет какой-то отклик или окажет какой-то эффект. Я всегда вспоминаю, что говорил мой любимый герой Боно. Когда U2 играли подростковой группой в злачном пабе в Дублине, туда попал журналист лондонской «New Musical Express», написал о них первую рецензию, и с этого момента у них все стало складываться. «Все, что нам нужно было, – чтобы кто-то дал нам шанс», – говорил Боно. И я все время думаю, что если и есть какой-то смысл в моей работе, то – давать талантливым людям шанс.

СОЦИАЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ ПОПСЫ

– Скажите, а у нас слушают попсу, потому что она действительно людям нравится, или потому, что она пропагандируется? Что все же первично?

– «Мы все больны гандболом», как сказал Саша Васильев. Мы все выросли из Валерия Леонтьева, Аллы Пугачевой и Иосифа Кобзона. Мы все – дети советской эстрады и, к сожалению, или к счастью, я не знаю, из нас этот вирус долго не вытравить.

– Но ведь советская эстрада – это не нынешняя попса голимая.

– Для меня они одного роду-племени. Что их роднит? Попса всегда успокаивает. Это её важнейшая социальная функция. Погрузить в сон, зомбировать, убедить: «Всё хорошо, всё за...бись». Непопсовая музыка (рок, хип-хоп, что угодно) говорит: «Стоп! Задумайся! Всё не так просто и хорошо, как тебе пытаются впендюрить!» Вот это – водораздел между поп и рок-музыкой.

Сегодня эту безнадёжную поп-пустыню периодически кто-то взрывает. Сегодня Noize MC, Lumen, Каста или Animal Jazz, производят тот же озоновый взрыв, который в свое время произвели песни «Скованные одной цепью» «Наутилуса Помпилиуса», «Псы с городских окраин» «ЧайФа», «Поезд в огне» БГ или «Революция» ДДТ. Шевчук до сих пор – ум, честь и совесть современной музыки.

– Так впендюрили или действительно эти люди больше ничего не слушают, кроме попсы?

– Надежда умирает последней, я думаю, что достучаться всегда можно. Залог успеха – в том, что только таланты отзываются в миллионах сердец. Когда Шевчук поёт «Что такое осень», Саша Васильев произносит «И лампа не горит…», а Земфира спрашивает «Хочешь сладких апельсинов?», у всех в душе что-то начинает щемить. Все понимают, что любые басковы, моисеевы, овсиенко или королёвы – это какая-то шелуха, которую сметёт временем. А эти строчки, слова, мелодии останутся. Поп-шлягеры писать несложно. Три аккорда, незамысловатый текст «Ой да девочка моя, полюби скорей меня!» – это просто сделать. Я до утра сделаю 36 вариантов этой песни. Это – халява, на которой паразитирует невероятное количество людей. Настоящие песни, о которых говорю я, как артиллерийские снаряды, пробивают хоть какие-то бреши в этой пошлой крепости.

Я ратую только за одно, чтобы цветов на небосклоне было больше, чтобы не было только голубой окраски всей попсы или черной окраски всего шансона, и мы были обречены метаться между этими цветами. Я хочу, чтобы было 200 еще красок – существует джаз, рок, невероятное количество талантливых артистов, которым надо быть услышанными, и им кто-то должен дать эфир. Сейчас, слава богу, каждый из них может вывесить то, что делает, на YouTube. Но все равно это ничтожная малая часть популярности по сравнению телевизионной.

– А вот эта привычка радиостанций – брать денег с артистов. Она вам как?

– Она мне не знакома. Я должен вам сказать, что слухи об этой привычке сильно преувеличены. Система радио возникла значительно позже, чем система телевидения, оказалась значительно менее коррумпированной. За всю историю фактически 20-летнего существования FM-радио было буквально два скандала – с увольнениями, когда обнаружили, что кто-то где-то брал деньги за ротации. Станции, которые входят в топ, отдают себе отчет, что мир очень маленький, количество групп и продюсеров очень ограничено. И, как только ты берешь деньги у одного, это тут же становится известно всем остальным; ты становишься абсолютным заложником собственной непорядочности. Если бы я хоть раз изменил своим принципам и принял бы «на лапу», то был бы тут же на веки вечные проклят музыкальным сообществом, предан анафеме и не имел бы шанса продолжать работу.

РАДИОСТАНЦИЯ КАК РЕБЕНОК

– Почему вы уходили?

– Иногда я уходил, иногда меня уходили. В случае с «Максимумом» это было связано с тем, что мы идеологически разошлись с владельцами станции. Моя концепция была в том, что мы не можем становиться на те же рельсы, на которых стоит «Европа Плюс», конкурируя с ними в области массовой популярной музыки. Мы должны были сохранять этот флер специальной, доступной только для тех, кто врубается, станции. И я всегда ратовал за то, чтобы играть Бьорк, Аланис Мориссетт или Depeche Mode. А американские учредители не могли понять, как Depeche Mode может быть популярнее, чем Брюс Спрингстин. Это ж бог! Как он может быть непопулярен здесь? И мои попытки им объяснить не увенчались успехом.

А с другой стороны, там был персональный конфликт – с Русланом Терекбаевым, директором радио «Максимум» в тот момент, который и был моим непосредственным начальником. Он с самого начала сказал мне, что он – лицо непубличное, ему важно, чтобы бизнес нормально развивался. К концу пятого года работы на радио «Максимум» мы запустили с Леней Парфеновым и Сашей Файфманом программу «Сумерки», которую я же сам стал вести. Это была программа НТВ, на протяжении которой в центре кадра висел логотип радио «Максимум». Руслану показалось, что меня слишком много, это начало его задевать. В результате расставание произошло не очень хорошо. Мы это давным-давно пережили, они давно извинились, я не таю ни на кого зла, но это расставание с первой работой на Пушкинской площади Москвы произошло для меня болезненно.

А расставание с «Нашим радио» было логичным: существовала разница в концепциях о том, как строить модель бизнеса. Моя позиция была в следующем – все люди, которые любили и могли слушать «Наше радио» к 2004-му году, уже его любили и уже слушали. Что бы мы ни играли в эфире – группу «Звери» и «Би-2», Земфиру или «Мумий Троль», – мы не получили бы миллион слушателей. Нет стольких любителей такой музыки. Но у нас есть талантливый творческий коллектив, с которым мы можем, параллельно с радио, делать фестивали, телепрограммы, выпускать пластинки. И все те деньги, которые мы теоретически могли бы заработать на повышении рейтинга, который нам не светил, могли бы дозаработать на побочных видах бизнеса. Учредители и с русской, и с американской стороны в это не поверили. И в результате мы полюбовно решили расстаться, что произошло в 2004-м году.

Я с каждой радиостанцией расстаюсь, как будто меня отлучают от родного ребенка. Я к этому привыкнуть не могу. Но что поделать? Если бы это были мои собственные деньги, инвестиции, которыми я мог бы сам распоряжаться, как хочу ,– другое дело. А так я оперирую капиталами, которые мне доверили в меня поверившие люди. Верили, а потом разуверились – это их право.

Радиохолдинг Виталия Богданова ждут перемены

http://www.newsmusic.ru/news_5_20181.htm

Образованный в апреле этого года радиохолдинг Виталия Богданова ("Наше Радио", "Ультра", Best FM, "Моя Семья", 95,2 FM) в ближайшее время ждут серьезные перемены.

До конца июля он обзаведется именем, логотипом, а также будет проведена перестановка в структуре управления.

Как стало известно Sostav.ru, первое существенное нововведение в холдинге Богданова коснулось коммерческой службы. Ряд старых коммерческих отделов были объединены в общее рекламное агентство сэллинговой направленности, которое получило название "Джэм". Гендиректором нового агентства стал Станислав Болонкин.

В данный момент в холдинге раздумывают о названии, и один из наиболее возможных вариантов - "Мульти Медиа Холдинг", утверждает источник в компании. Официальные представители холдинга эту информацию не подтвердили, но и не опровергли.

По данным компании "Медиа Плюс" (входящей в состав Европейской Медиа Группы), аудитория холдинга Виталия Богданова составляет порядка 6%, а совокупная выручка пяти его радиостанций за 2009 год составила 120-130 миллионов рублей, или 3% рынка московских и сетевых станций.

Якобы Галкин покинул "наше".

Глазатов занял его место пока что.

Глазатов теперь и для "РУ фм" плей лист делает .Весь архив" Нашего" теперь там.

С полуночи на Ru FM новое оформление. песни, пляски, адское шапито! Со слов Игоря Седова.

Отныне и навсегда! В пятницу, в шесть вечера! С повтором в воскресенье, в полдень на Ru FM хит-парад необъяснимой музыки "9 ROTOFF"! Ведущий - неподражаемый и великолепный Николай Ротов. Не пропустите

Прямая трансляция нашествия -нашим радио http://www.nashe.ru/tv/?tab=webcam

РУ фм-запустило свой сайт

Номер свидетельства ЭЛ № ФС 77 - 45860
Наименование СМИ Станция
Дата регистрации 19.07.2011
Форма распространения Радиопрограмма
Территория распространения Российская Федерация, зарубежные страны
Учредители ЗАО "Мультимедиа Холдинг"
Адрес редакции 123060, г. Москва, ул. Народного Ополчения, д. 39, к. 2
Языки русский

Максималист

Михаил Козырев — о том, за что он не любит русский шансон и некоторых шансонье, о бодигардах, которых поделил с Виктором Черномырдиным, о гвардейцах Березовского, мушкетерах Руперта Мердока, рукопожатии Иосифа Бродского, а также о предательстве, предателях и музыке, которая не предаст никогда


С Михаилом Козыревым мы прервали разговор на самом интересном месте. И действительно, встреча с такими мастодонтами, как Руперт Мердок и Борис Березовский, может перевернуть не только карьеру, но и судьбу. Козырева, впрочем, чаша сия миновала. Почти...

— Вы утверждаете, что в интригах Березовского не участвовали. А сами говорили про вихри и торнадо, свивающиеся вокруг БАБа…

— Будете смеяться, но по распоряжению Березовского и Бадри Патаркацишвили я несколько месяцев ездил с телохранителем. Все случилось на записи телепередачи «Земля-Воздух». Там шесть радиоэкспертов с шести разных радиостанций обсуждали одного артиста, выступающего в программе. Это была передача, которую мы сделали для канала ТВ-6 (позднее ТВС). Во время того памятного шоу в студии сидели Юрий Аксюта, Артемий Троицкий, Ксения Стриж, Матвей Ганапольский и другие. В общем, солидный калибр журналистов.

Обсуждали Александра Новикова, известного шансонье, автора песни, которая у нас на Урале исполняется в конце каждой пьянки: «Город древний, город длинный...» Новиков во время передачи был чудовищно агрессивен и невероятно пафосен. Отвечая на вопросы, он формулировал, как нам жить в России, и походя мочил всех — геев, либералов, демократов… Я ему сказал: «Александр, вам бы с такими взглядами в политику. У вас хорошо получится». И вообще сильно наехал на омерзительную для меня блатную музыку и блатную эстетику. Новикова мое выступление сильно задело. Ведь он был близко знаком с авторитетными, так сказать, людьми. И, завершая свое выступление, заявил: «Я такой, какой я есть. И всегда говорю все начистоту. Мне наплевать, играете вы в своем эфире мои песни или нет. Но если я приду на вашу станцию и скажу: «Лечь!» — вы все ляжете по моей команде. А я это скоро сделаю!» На этой оптимистической ноте программа закончилась. Зная, кто такой Новиков, — а это был прямой эфир и сказанное прозвучало на всю страну — я решил проконсультироваться. На следующий день звонит Бадри. Он всегда говорил медленно. И на этот раз растягивал слова: «Ми-ищенька-а… Можещь не валнаваться… Ми навэли справки… Ничего страшного от этого человека ожидать ни сто-оит… Он просто па-ает для блатных… и не более. Но чтобы знали, что мы заботимся о наших людях, мы тебе выделим охрану. Она вечером будет у тебя». Вечером ко мне приехали два «шварценеггера» и в течение года охраняли меня сутки через сутки. В остальное время они обслуживали Черномырдина, а потом менялись с другой парой. На самом деле ездить с охранниками — дикая головная боль. Для этого нужно или очень сильно любить пафос, или находиться в реальной опасности. Например, ты не можешь просто так выйти из квартиры и вынести мусор. Ты должен сначала набрать номер и сказать: «Я выхожу». Тебя встречает охранник, едет с тобой вниз на лифте. Выносишь с ним на пару мусор, возвращаешься, он провожает тебя до квартиры и дальше дежурит внизу в машине. Они всегда просят дать знать заблаговременно — хотя бы за час, — куда ты едешь. Ночью, когда их отпускаешь, уже не выходишь из дома. Они всегда сидят на переднем сиденье машины, спрашивают, кому ты звонишь, просят рассказать о своих планах и о тех, с кем едешь встречаться. Охрана полностью меняет твой образ жизни.

Однако особенно в памяти остается то, что они тебе говорят сразу же в первый день работы: «Если вас захотят убрать, никто вас не спасет. Мы способны отпугнуть шушеру и затруднить покушение со стороны профи. Если мы рядом, это будет вопрос не нескольких дней, а нескольких месяцев. Но абсолютных гарантий безопасности нет и не может быть».

— У Бориса Абрамовича, наверное, охрана покруче…

— О да... Я наблюдал как работала его охрана в Лондоне после истории с Литвиненко. Это просто какой-то заоблачный, голливудский уровень. Его сопровождали мотоциклисты. Общались друг с другом исключительно по закрытой системе связи. Водитель, который встречает меня в аэропорту, когда я еду к Борису Абрамовичу, имеет лицензию на вождение всех видов транспорта включая самолет, вертолет и подводную лодку. Но самый крутой из них — одноглазый чувак. Он из тех, кого никогда не замечаешь. На нем какая-нибудь свободная куртка или жилетка с набухшими карманами, и он обладает нечеловечески развитым чутьем. Все сечет заранее. Водит мотоцикл на расстоянии двух-трех сантиметров от борта автомобиля, едет впереди, рассекая поток, и освобождает автомобилю дорогу, ведет его за собой. Он всегда первым доезжает до места, оценивает ситуацию и решает, где парковаться. Реальный Терминатор.

— Параллельно, как я понимаю, развивалось и знакомство с Рупертом Мердоком?

— Личная встреча с Мердоком у меня была лишь однажды. Происходило это в Нью-Йорке, в штаб-квартире News Corporation недалеко от Таймс-сквер. Там сразу становилось ясно, что ты находишься в святилище глобальной медиаимперии. Мы с Мартином Помпадуром (доверенное лицо Мердока, курировал всю Восточную Европу и Россию. — «Итоги») провели в кабинете Мердока полчаса. И никто в эти полчаса нас не прервал, не зашел, не позвонил.

Мердок очень обаятелен — в том смысле, в каком бывают обаятельны респектабельные пожилые люди. Знаете, иногда встречаешься с владельцем корпорации или с каким-нибудь начальником, выходишь от него с чувством глубокого омерзения и думаешь: «Господи, не дай мне превратиться в такого». От Мердока возникало полностью противоположное впечатление. Случайностей на свете не бывает. Он так стремительно вознесся к вершинам в информационном медиамире, потому что обладал невероятным чутьем и огромной харизмой. И еще за ним чувствовались колоссальная воля и абсолютное понимание того, что в его корпорации все делается так, как он скажет.

Говоря с Мердоком, я хорошо понял, каким незначительным для него было все, что происходит на окраинах его медиаимперии, в далекой России, на скромных по доходу радиостанциях. Но вместе с тем заподозрить в нем формальное отношение к встрече было невозможно. Его интересовал в тот момент именно я. Руперт задавал конкретные вопросы. Типа: «А что вы вообще думаете о перспективе развития FM-вещания в России?» Я ответил, что приходится начинать с нуля — ведь ничего подобного у нас не было. Он докапывался до сути: «Что значит «ничего не было»? Абсолютно чистый диапазон?» — «Да. У нас было проводное кухонное радио». Руперт спросил, где я учился. Моя работа на студенческой радиостанции вызвала у него улыбку. Это живой человек, в нем бурлил интерес к жизни. Он спрашивал о моей семье, выслушал историю моего знакомства с Иосифом Бродским и Генри Киссинджером. На какие-то вопросы я не мог ответить. Это сейчас медиаменеджеры знают, что такое EBITDA или IPO, а в то время… Но я сказал Руперту, что, по моим ощущениям, русский рынок будет расти. Так и вышло. При встрече с Мердоком я понял простую истину, которая мне пригодилась в дальнейшем. Любая структура, будь то газета или кабельный канал, неизбежно становится продолжением личности ее основателя. Мердоковские медиа имеют свое особое лицо. Это прежде всего «наглость вторжения» в хорошем смысле слова. Если это таблоид The Sun, то наглость желтая. Если речь о музыке, то лучший пример — это станция «Максимум», которая играла комбинацию из Red Hot Chili Peppers, Nirvana, Bjork и Depeche Mode. Данный набор классифицировался как музыка, не вписывающаяся в традиционный мейнстрим. Мартин аргументировал мою позицию, подытожив: «Да, это согласованная стратегия, которую мы утвердили вместе».

— Вы упомянули о Бродском...

— Он был приглашенным профессором, которого ангажировала кафедра иностранных языков Pomona College. Бродский читал лекцию о роли поэтов XVIII—XIX веков в Восточной Европе. Потом в его честь был дан ужин. Присутствовали человек десять. Очень хотелось попасть на него, и меня включили в список. Сидел я напротив главного гостя, поддерживал беседу и проводил его до машины. У меня сложилось странное впечатление. Когда Бродский читал лекцию, вокруг него возникала невероятная аура притягательности и обожания. Но что касается светского общения, тут ему было наплевать на все, что говорят вокруг. Он был тактичным и вежливым, но казалось, что он находился в этом месте поневоле. Местами разговор просто не клеился. Бродскому было неинтересно.

— Черта характера? Питерский снобизм?

— Мой друг, который учился у Бродского, рассказал мне такую историю. Подходил конец семестра, и Бродский сказал студентам: «Ну что ж, на следующей неделе жду от вас курсовую работу по поэзии». Кто-то из-за парты откликнулся: «Ну знаете, профессор, сдавать вам работу про поэзию — это все равно что отвечать Дарвину про естественный отбор». Он ответил: «Ну да. Как если бы обезьяны писали Дарвину». И вышел из класса, оставив всех с открытыми ртами. Мне кажется, у него всегда была уверенность в собственном предназначении, и он не разменивался на детали.

— Вернемся к музыке. У вас были конфликты с кем-то из шоу-бизнеса? Кому бы вы не подали сегодня руку?

— Конфликты были. Как правило, из-за невыполненных обязательств. Я всегда просто скреплял договоренности рукопожатием. Если договоренность достигнута, обе стороны, как правило, всё понимают. Но бывают исключения из правил. Увы, я наступал дважды на одни и те же грабли с продюсером Леонидом Бурлаковым. Бурлаков — приятель и земляк Ильи Лагутенко из Владивостока, он помог «Мумий Троллю» засветиться на публике и активно им занимался. При этом сам Леонид — человек, скажем так, с особенностями. Как-то он пришел на одну важную встречу и сказал: «Вообще-то я Ленин. Я буду следующим президентом этой страны в 2000 каком-то году»...

Первая критическая ситуация произошла на фестивале «Максидром». Накануне фестиваля — то есть на следующий день мы собираем «Олимпийский» — Бурлаков позвонил и сказал, что «Мумий Тролль» не выйдет на сцену, если мы не включим в программу две малоизвестные группы, которыми занимается Бурлаков (одна из них была «Туманный Стон»), а во всех торговых точках не будем продавать альбом и майки «Мумий Тролля». К тому же Лагутенко должен-де выступать последним, и перед ним необходима получасовая пауза — это при том, что у нас 20 коллективов. Я тогда ему сказал: «Леня, это все равно нельзя выполнить. Но главное — ты пересекаешь линию, после которой возврата никогда не будет. Наши отношения не станут прежними. Ты рушишь куда больше, чем этот отдельно взятый фестиваль. Стоит ли?» Он в ответ: «Приедет мой агент и привезет договор — вы его обязаны подписать».

При большом скоплении людей сотовая связь очень плохо работала. Тогда я просто вышел в центр «Олимпийского» и с огромным удовольствием проорал в микрофон: «Леня, иди на…» На следующий день группа «Мумий Тролль» как штык вовремя приехала на саундчек. Илья пожал плечами и сказал, что он не в курсе происходящего. Продажу маек мы обеспечили. Ни перерыва, ни двух дополнительных незапланированных групп не было. Выступил «Мумий» превосходно. Но, конечно, я руки не подавал Бурлакову долгие годы. И только когда он принес Земфиру и сказал, что многое переосмыслил и никогда больше не будет так себя вести, я ответил: «Ладно, Леня. Что было, то было, хорошо. Начнем с начала».

Перемирие продолжалось ровно до того момента, как пришло время выпускать первый альбом Земфиры. Тогда Леня изменил макет и поставил всех нас перед фактом, что логотип «Нашего Радио» на обложке будет заменен на «Европу Плюс». Я второй раз его вычеркнул из записной книжки и после этого с ним не общался. С годами я пришел к выводу, что люди, как правило, не меняются. У кого заложена в базовом комплекте опция «кидать партнера», тот всю жизнь будет готов ее применять.

— Давайте о «Нашем Радио». Как вы строили станцию?

— Уже давно были на авансцене «шансоны» и «русские радио». Поэтому я постарался объяснить, что триумфального взлета вряд ли стоит ждать, рынок насыщен. Мы взяли данные Gallup и «Комкон» и предположили, что может быть востребовано аудиторией. Я заверил эти варианты форматов с владельцами, и мы их начали тестировать. Есть такой термин «хук» (hook — англ. «крючок»): это часть песни, которая запоминается и которую напеваешь, если песня вспомнится. Это, как правило, припевы. Мы набрали таких припевов и хуков чуть ли не 600 или 700 и на больших аудиториях проигрывали эти кусочки с просьбой отмечать в анкетах: три звездочки, две звездочки, одна, прочерк… Сформировали плей-лист, а дальше с учетом голосования начали программировать в эфире. С появлением «Нашего Радио» новые группы стали появляться как грибы после дождя. В конце концов мы встали перед необходимостью создания лейбла. Появился REAL Records.

— К вашему лейблу было много претензий. К примеру, музыканты «Крематория» утверждали, что им принесли на подпись контракт, в котором подменили текст. И с «Михеем и Джуманджи» был скандал. Как вы это воспринимали?

— В спорах между артистами и лейблом старался не принимать участия. Каждый раз меня пытались в это вовлечь с двух сторон, и я постоянно слышал две истории. Кто прав в случае с «Крематорием», не знаю. С Михеем проблема была в том, что он вошел в творческий ступор. Стремительно выбросил потрясающий альбом с песнями «Сука любовь» и «Туда». А затем — тупик. Алена Михайлова и Эрик Чантурия, которые руководили лейблом, дружили с Михеем. И вот договор подписан, проходит месяц за месяцем, а материала нет. Ему просто не писалось... Причем в ту пору контракты заключались не только на выпуск пластинок, но и на концерты. Вскоре это все трагически закончилось — Михея не стало.

— Вы брали деньги за ротации?

— Никогда.

— А предлагали?

— В пору «Нашего Радио» уже нет, потому что репутация у меня в этом отношении всегда была безупречной. Во-первых, мне вообще этот принцип «под столом» претит. Во-вторых, вы же понимаете, это очень тесный мирок, и если бы хоть кто-то смог ущучить меня, это бы стало достоянием общественности в одночасье. Поэтому любой следующий деятель, зайдя в мой кабинет, мог бы спокойно сказать: «Послушай, Козырев, не гони. Я же точно знаю, что вот этот у тебя за деньги». Допустим, я попробовал бы пойти на поводу у своего друга Димы Гройсмана, у которого был не только суперзнаменитый «Чайф», но и, например, певица Мара. На следующий же день ко мне бы пришел Саша Пономарев, который занимался группами «Сплин» и «Би-2»… Принцип есть принцип. Другое дело, что мы всегда абсолютно открыто договаривались с артистами об участии в фестивалях. Но могу как на духу сказать, что там все выступали бесплатно, будь то «Король и Шут», ДДТ или Земфира, пока я этим занимался. С тех пор как я ушел со станции, многое изменилось. Ведущие артисты стали играть за деньги.

— Зачем вам весь этот фестивальный «головняк»?

— Фестиваль для канала или радиостанции — это сопутствующий бренд. С помощью таких событий канал цементирует свою аудиторию. Я всегда верил в этот механизм. Например, «Нашему Радио» нужно было непременно устроить фестиваль, который бы стал альтернативой «Максидрому», нами же и придуманному. Найденные нами организаторы во все вкладывались сами. Бюджет был вначале порядка 100, а потом 200 тысяч долларов. И доходы от фестиваля шли не на радиостанцию, а только им в карман. Но мы с ними отлично ладили, потому что не были заинтересованы в доходах. Мы были заинтересованы в том, чтобы фестиваль прогремел.

— «Нашествие» прогремело. Правда, столько потом в СМИ было разговоров о том, что публика в грязи валяется и на виду у прохожих занимается сексом, кого-то ножиком пырнули, туалетов нет, шашлыка не хватило…

— Я давно для себя выучил урок: чем лучше ты сделаешь, тем гуще тебя обольют грязью. Когда заканчивается фестиваль, ты находишься в состоянии абсолютной эйфории. Стоишь на сцене и видишь поле ипподрома или стадиона, заполненное до отказа счастливыми людьми. А на следующий день начинаешь открывать газеты, а там — сфотографированная ограда, у которой справляют малую нужду десятки человек, или валяющиеся в грязи пьяные подростки. Но в конечном счете привыкаешь и понимаешь, что тебя будут бить все равно, что бы ты ни сделал.

Меня беспокоили не мрачно-живописные кадры. Другое. Когда 100 тысяч подростков приедут с разных уголков страны жить в палаточном лагере на протяжении трех дней, это опасно в принципе. И ты думаешь только о том, чтобы, дай бог, никого не покалечили, не поломали, не убили. И за то, что ничего настолько чудовищного не случилось на протяжении всех пяти «Нашествий» и всех «Максидромов», я до сих пор благодарен судьбе или Богу.

— Бытует мнение, что Юлия Чичерина, «Смысловые галлюцинации» и еще ряд групп попали на «Наше Радио» именно потому, что они свердловские. Мол, и Миша Козырев, и Ельцин — все из Свердловска. В общем, кумовство…

— (Смеется.) Надо сказать, что ни я, ни Юля не приходимся родственниками бывшим российским деятелям. Правда, когда Андрей Козырев был министром иностранных дел, не скрою, я этим иногда пользовался. Тогда прохождение мною таможни сопровождалось проникновенным взглядом в глаза человеку, который должен поставить тебе штамп... Девушка в погонах вопросительно поднимала глаза. А я кивал: «Да-да...» Никакого родства нет и в помине. Но я не могу опровергнуть упреки в добром отношении к землякам. Да, родная екатеринбургская диаспора обладала приоритетом при прослушивании фонограмм. Дело в том, что существует замечательная группа с сердцем нараспашку, группа «Чайф», с которой мы дружим бог весть сколько лет. И они мне годами привозили все свежие песни, которые появлялись в Екатеринбурге.

— Ну вот. Михаил, это вы сказали!

— Но также я слушал все новое, что появлялось в Санкт-Петербурге, поскольку мне постоянно ставили пластинки Костя Кинчев и Саша Васильев. Среди музыкантов есть цеховая солидарность. Когда Юрий Шевчук или Борис Борисович Гребенщиков привозят мне с гастролей пластинку и говорят: «Обрати внимание, это того стоит!» — то я, конечно, послушаю ее быстрее, чем доберусь до нее же, лежащей в стопке из нескольких сотен конвертов. А пластинок с начала «Нашего Радио» на меня обрушилось такое количество! Я не мог слушать их сам. И задумался, как организовать фильтр. Надо сказать, что спектр качества произведений простирался от бардовских мычаний под гитару с чудовищно претенциозными, бездарными текстами до сделанных просто на коленке, но при этом невероятно талантливых записей молодых артистов. Мой музыкальный директор Филипп Галкин, который до недавнего времени программировал «Наше Радио», слушал все подряд, помогая мне. Потом мы устраивали худсовет, я каждую неделю раздавал по десятку пластинок пяти — десяти людям, вкусу которых доверял, включая редакторов, диджеев, продюсеров, звукорежиссеров. И каждый их рейтинговал: три звездочки, две звездочки, одна… По четвергам мы собирались и прослушивали только то, что каждый из них персонально рекомендовал. И уже из этого списка песни попадали в эфир.

— Выглядит несколько домотканно, не находите? Насколько я знаю, на Западе совсем иная система…

— Потому что там система прочно стоит на ногах. Когда неизвестная группа My Сhemical Romance выпускает первую песню, задача лейбла разослать ее по всем радиостанциям. И рассылка предполагает кредит доверия к рекорд-компании. Ты внимательно смотришь, попадает ли песня в чарты. Западным чартам можно верить, поскольку они, как правило, строятся от продаж. У нас нет единой системы сканирования и продажи дисков. Рейтинг в нашем хит-параде «Чартова дюжина» выстраивался исключительно по откликам слушателей. Это были звонки на пейджер, эсэмэски и голосование в Интернете. Но никогда основной эфир «Нашего Радио» не строился по результатам хит-парада. В основе было субъективное ощущение редактора плюс тестирование. Мы наладили мониторинг: в аудитории или по телефонам людям предлагалось послушать 40 отрывков из песен. Потом им задавали вопросы: нравится, не нравится, известно ли вам название группы… Надо сказать, что в наших рейтингах все мои любимые группы, как правило, проваливались к чертовой матери: и великолепная группа «Небо здесь», и Tequilajazzz, и группа Lumen. В принципе все, что выходило за рамки мейнстримного поп-рока, пролетало как фанера над Парижем. Тон задавали обладатели того, что на западном языке называется grass root popularity, то есть популярность, растущая сама по себе, как трава. Поэтому хит-парад очень быстро превратился в битву между фан-клубами таких групп, как «Ария», «Алиса», «Король и Шут», «Тараканы!», «Наив». Дошло до того, что наш IT-специалист каждую неделю сворачивал «накрутки», то есть сбрасывал все, что накручивалось с одних и тех же компьютеров. А это были тысячи голосов. То есть компьютерные кудесники быстро придумали программы, которые каждую минуту добавляли по одному голосу любимой группе. Наша задача была создать программы, которые все это скручивают обратно. Обычно мы побеждали. При этом, конечно, не имело смысла ни Кипелову, ни Кинчеву, ни Горшку предъявлять какие бы то ни было претензии.

Возможно, если бы мы меньше обращали внимания на цифры, а больше на внутреннее чутье, мы бы заполучили большую аудиторию. Но я всегда повторял своим критикам одно и то же: «Вы знаете, как лучше? Пробуйте. Доказывайте».

— Чистоплюйская критика из лагеря «Максимума» изобрела понятие «говнорок». Например, небезызвестная Капитолина Деловая любила его применять. Вас критика ранит?

— Земфира однажды сказала мне: «Забей на это вообще». Но я уверен, что и она до конца не сумела забить, потому что критические уколы ее все равно ранят. Гребенщикову же, знаю, они по барабану. Он просто ничего не читает. А я не смог себе нарастить такую толстую кожу. До сих пор отношусь к критике нервно, но руководствуюсь принципом «делай, что должно, и будь что будет». Думаю, что время расставляет все по своим местам. Вот взять, к примеру, ту же Капу Деловую. Сколько разного дерьма я от нее наелся, когда «Наше Радио» гнобили за то, что мы не захотели стать модными, а стали массовыми. Но судьба предоставила Капитолине возможность оставить отметку на музыкальной карте страны. Она ушла с должности ведущей рубрики «Мегахаус» в «МК» и стала директором и продюсером певицы Мары. Пришло время на деле доказать, что она лучше знает, как надо. И вот где сейчас певица Мара, а где «Наше Радио»?

— Вы имели отношение к фильму «Брат», к саундтреку как минимум. Конечно, он не блатной, там эстетика, что-то типа русского вестерна. Это тоже «наш» формат?

— На этот вопрос могу очень просто ответить: наш на 100 процентов. Но вопрос, насколько в этот проект впрягаться, был не так уж прост для меня. Могу ли я спокойно спать, зная, что имел отношение к фильму, где было произнесено: «Вы мне еще за Севастополь ответите» или «Не брат ты мне, гнида черножопая». До сих пор не могу безоговорочно подписаться под тем, чем Леша Балабанов насытил этот фильм. Но история, связанная с Екатеринбургом и с Балабановым, располагала к тому, что я начну с этим работать, а уж потом пойму. Надо было определяться, идем мы в это плавание или нет. Я сказал себе: «Это настолько талантливо сделано, что — да, надо подключаться». Ведь были фильмы, от которых я отказался просто на корню, например «Россия 88». Компания, которая имела отношение к промоутированию этого фильма, предложила мне придумать какие-то ходы продвижения на рынке.

— Почему вы отказались, там же все наоборот? Или наоборот — это то же самое?

— Посмотрел фильм и снова оказался распят между талантом режиссера и страшным посылом, который он транслирует. Павел Бардин выводит сильный образ. Этот парень, которого играет Федоров, прекрасно играет, фантастически достоверно, — новый герой. Я четко сказал своим приятелям: «Ребята, не хочу иметь с этим ничего общего. И чем меньше людей этот фильм увидит, тем лучше. Потому что не надо в доме повешенного упоминать о веревке и играть с национализмом на территории России». В случае с Балабановым весы склонились в другую сторону. Во многом тут повлияли разговоры с Сережей Бодровым. Ужас в том, что в памяти современников он останется как Данила Багров, а не как Сережа Бодров. Он был интеллигентнейшим, тонким, талантливым, исключительно многослойным человеком, который абсолютно сознательно согласился играть эту роль. Поскольку верил: от этого фильма добра будет больше, чем зла. Он сам был залогом того, что мы участвуем в правильном деле. Притом что Леша Балабанов человек по природе своей очень темный.

— То есть?

— С ним общаешься и чувствуешь, что он побывал там, на «той стороне». Хотя трагедию, которая произошла с Сережей, он воспринимал как свою, к тому же под лавиной погибла половина его съемочной группы. Он сам перевернулся на джипе, когда ехал в Питер на озвучание. Потом начал снимать очередной фильм, но в Мурманской области они попали в автокатастрофу, в которой погибла исполнительница главной роли. В итоге фильм так и не был снят. Затем Балабанов взялся за картину «Американец» с известным штатовским актером, но тот приехал и дико заболел. Рухнуло производство еще одного фильма. В общем, Балабанов попал в круг темных событий. И это отразилось на нем и его работе. И одним из самых тяжелых кинопереживаний в моей жизни был просмотр фильма «Груз 200». Я считаю, что Леша дал волю своим демонам, которые просто пируют на экране. Но я все равно отношусь к Леше Балабанову c невероятным пиететом как к одной из самых ярких фигур на режиссерском небосклоне. Что бы он ни снял, он снимает талантливо. Мне понятен месседж «Груза 200», понятна чудовищность того, что мы выросли в Советском Союзе. Но мне не хочется видеть на экране, как женщина лежит в постели с трупом и ее при жужжащих мухах насилует алкоголик-ублюдок. Мне достаточно момента, когда они просто едут на мотоцикле под песню «На маленьком плоту». И он ее, прикованную, держит на этом мотоцикле, а мимо плывут унылые пейзажи какого-нибудь Челябинска. И понятно, что дальше все будет только хуже... Мне этого достаточно. Так же, кстати, при всем уважении к Ларсу фон Триеру я не хочу, чтобы мне показывали, как на экране женщина отрезает себе клитор. Я в прямом эфире задал вопрос Сереже Сельянову: «О чем «Груз 200»?» Сережа посмотрел на меня и сказал: «О любви. Он ее тоже по-своему любит». Это для меня было шоком. Не хочу знать такую любовь. Не хочу знать, что она существует. Я не верю в то, что это о любви. Тут сплошь демоны…

— Вас часто предавали?

— Да, но время лечит. Хотя до сих пор больно, когда слышу песни группы «Сплин». Если бы я в свое время фанатично не врубился в группу «Сплин», у них, наверное, не все сложилось бы так звездно, как сложилось. Я всегда, когда речь шла об этой группе, был на их стороне. Мы дружили. Однажды мне нужна была их поддержка в одном важном для меня мероприятии — я презентовал собственную книгу и просил их выйти и спеть пару акустических песен. Я долгие месяцы пытался с ними связаться. И вот наконец: «Саша, что-то я до тебя дозвониться не могу. Знаешь, у меня презентация книги, там «Ночные снайперы» будут выступать, Слава Бутусов, «Агата Кристи», ты можешь две песни исполнить на презентации?» И услышал: «Ты знаешь, старик, я этого делать не стану». Это стало для меня ударом, я понял, что теряю друга. С тех пор мы не общаемся.

— Ваш уход с «Нашего Радио» — тоже результат чьего-то предательства?

— Это ситуация другого порядка. Наша бизнес-модель предполагала, что мы откроем несколько нишевых станций. Тут был один очень важный нюанс. В то время для Бориса Абрамовича не было непреодолимых проблем в получении лицензий на радиочастоты. Планировался финансовый замах, в соответствии с которым у нас будет даже не три, а пять или шесть каналов. Но ситуация вокруг Березовского развивалась так, что надежды на получение дополнительных лицензий растаяли как дым. В результате наш бизнес постепенно начал пробуксовывать. Финансовые результаты не снижались, но и не росли.

— А Мердок требовал победных реляций…

— Да. Но в 2003—2004 годах мы как раз достигли того предела, которого могли. После моего ухода с «Нашего Радио», как показали последние пять лет, никакого сверхроста аудитории не произошло. Все те люди, которые любили нашу станцию, и так уже ее слушали. Больше рассчитывать было не на кого. Продвигаться экстенсивно вглубь страны было бессмысленно. Так поступают «Русское Радио» и «Европа Плюс», которые хвастаются тем, что они звучат «в семи сотнях городов российских». Однако процент денег, которые они получают от этих городов, ничтожен по сравнению доходами, которые делаются в Москве. Раньше еще можно было брать в расчет Санкт-Петербурге, а теперь только Москву. Все деньги, которые зарабатываются на рекламе, они здесь. В Питере кризис ударил по радио еще сильнее, чем в Москве.

— С вами расстались по-хорошему?

— В ту пору Борис Абрамович уже был далеко. Ну а мы с Мартином встретились заблаговременно, за полгода до окончательного расставания, и мне были поставлены какие-то новые финансовые задачи. Акцент был на том, что рейтинг утреннего шоу начал снижаться. Здесь, каюсь, у меня сработали в первую очередь человеческие чувства, а не менеджерские. Я не хотел лишать работы «шизгариков», которые работали утром, потому что это была та команда, которая шла за мной с самого начала. Оля Максимова и еще целый ряд людей сразу после моего ухода с «Максимума» сказали мне: «Как только у тебя что-то будет, мы готовы к тебе прийти». И после таких слов объяснить человеку, что ему пора уходить, — это… В общем, эту «тонкую красную линию» я так и не смог переступить. Может быть, это была ошибка. Мне была поставлена финансовая задача, которую я в целом не сумел выполнить. Правда, вначале мне предложили такой вариант: они передают финансовые бразды правления в другие руки, но фестивалем «Нашествие» продолжаю заниматься я. У меня тут же возник вопрос: как я могу продолжать заниматься фестивалем, если не контролирую эфир?

По прошествии некоторого срока мы встретились, и мне сказали: «Ладно, тогда дальше уже порознь». Но могу твердо сказать: у меня нет ни к кому из людей, курирующих «Наше Радио», никаких личных претензий. В отличие от тех, кто выгонял меня с «Максимума». Были, правда, этические моменты, связанные с моей командой, но так как я сам никого за собой не звал, то и обид ни на кого, в общем, нет.

— Почему Мердок в конечном итоге потерял интерес к радиобизнесу?

— Если не ошибаюсь, News Corporation и Мердок свернули большую часть бизнеса в России. К сожалению, мы общались с ним лишь тогда, когда он собирался не продавать, а покупать бизнес в России. Когда дело дошло до продажи активов, мне уже не довелось с ним встретиться.

Но в целом ситуация более или менее ясна. Мердок — человек, движимый исключительно коммерческими задачами. Он стал развивать рынки в Восточной Европе: у него в руках был ведущий телеканал Болгарии, приносящий десятки миллионов долларов, компания News Outdoor с доходом в десятки и сотни миллионов. И у него русская радиостанция, которая съедает несколько сотен тысяч и приносит несколько десятков. Из серии того, что, когда тебе нужно обновлять парк автомобилей, ты от велосипеда избавишься в первую очередь, потому что на автостраду с великом не выедешь. Это для него был старый, ржавый самокат, который хранился где-то в чулане.

— Если бы сегодня вы снова возглавили новый большой радиопроект, он бы сильно отличался от «Максимума» и «Нашего Радио»?

— У меня давно есть в замыслах проект станции с новым названием и очень четким и понятным форматом. И я точно знаю, что всего за какой-то год эта станция войдет в десятку, если не в пятерку самых популярных. По музыке, по ведению эфира станция будет радикально отличаться от всего, что я делал раньше. И будет иметь узнаваемый с первых минут формат. В этом я уверен абсолютно. Но про стиль и музыкальное содержимое сказать не могу. Это офигенный формат, о котором я никому не рассказываю. Пару-тройку миллионов долларов сам я на него потратить не могу. Но уверен, скоро найдется человек, которого все это заинтересует. И с ним вместе я свою идею смогу осуществить. Идей вообще много. За мной не заржавеет.
http://www.itogi.ru/spetzproekt2/2011/34/168705.html

29 августа утреннее шоу "НАШЕ утро" возвращается к нам в новом составе: Вахтанг Махарадзе, Светлана Зейналова и Павел Картаев!

http://www.afisha.ru/article/radio_nashe/ наше радио сегодня и завтра!

Кадровые изменения на Rock FM
20.03.2012
Креативный продюсер Елена Майорова и главный редактор Владимир Борисов покинули радиостанцию. На должность программного директора Rock FM назначен Евгений Штольц. Также к обязанностям музыкального редактора приступил Никита Филимонов, известный по работе на Maximum и Next FM.

Взято с http://www.fmradio.ru/

Новым программным директором Нашего Радио стал Владимир Смирнов, солист группы Шао-Бао (Купила мамо коника)